robotesse

Посмотрела Twin Peaks. Fire Walk With Me и очень довольна, не столько самим фильмом, сколько материалом для размышлений о природе стиля и подачи образа.

Сериал я смотрела полностью 3 раза: 1 раз на русском и 2 раза в оригинале, с английскими субтитрами, совмещала приятное с полезным. Притягательность первых серий оказалась вовсе не в детективном сюжете; кто убил, становится понятно довольно быстро, но тайна от этого никуда не исчезает.

Первый сезон Twin Peaks полон очарования, а второй — подробностей, очарованию в ущерб: сюжет провисает и устаёт под действием размывающих и ненужных вторых, третьих линий. И всё же я пересматривала всегда оба сезона от начала до конца; совершенный или нет, этот сериал — целый, и воспринимать его хочется именно так. Так у любимых людей физические и иные недостатки неотделимы от их целого облика. (Хотя я встречала и другой взгляд на вещи; один товарищ с сожалением говорил: убрать бы тебе голову, как было бы здорово. О любви там речь уже не шла, правда, но пример запомнился).

Итак, Twin Peaks целый, несмотря на обрыв сюжета в последней серии второго сезона, когда становится понятно, что вместо Купера из Чёрного вигвама вышло что-то нехорошее. Я слышала про полнометражный «Огонь, иди со мной», и что он провалился в прокате, но не особенно это связывала с его возможными достоинствами/недостатками; в конце концов, фильм мог оказаться просто непонятным или слишком эстетским. Но дело там в другом. Вчера я наконец-то нашла время, причем выбрала максимально информативный вариант — оригинал и режиссерскую версию, три с половиной часа.

Я восхищаюсь мастерством, с которым в сериале сделана Лора. Главная героиня, которая вообще не появляется в кадре, кроме как в видениях Купера, при этом не просто влияет на сюжет, а является его движущей силой даже после смерти (и это не только расследование — возьмите линию Донны и Джеймса). О Лоре известны некоторые факты, но не видна она сама, она вроде как никто. Она одновременно и далеко, откуда не возвращаются — и очень близко. Для своих прежних друзей она тоже за гранью, как и зрители, то есть Лора вроде как тоже зритель.

Смерть сделала Лору мистическим существом, почти легендарным. О ней постоянно говорят люди, о ней чирикают смешные птички в хижине — мультяшными голосами повторяют «Лора, Лора», пока их не заставляют навсегда замолчать. В снах Купера Лора — и демон, и дива: безупречный чёрный аутфит на фоне красного занавеса, нервная дрожащая улыбка, измененный голос — другое измерение и антураж Чёрного вигвама придают мёртвой Лоре стиль и значительность, которых не было у живой.

Добавьте к этому расследование: отрезвляющий ужас вагончика, утренний холод пепелища, отраженный страх Ронетт Пуласки; зритель не знает, что произошло, но должен догадаться, что это не простая уголовщина.

Я пишу это и понимаю, что выставляю первые серии «Твин Пикс» как такой обман, пускание пыли в глаза; на самом деле нет, конечно. Здесь нет обывательского «а на самом деле» с тривиальной бытовой подкладкой. Именно чарующую таинственность первых серий я склонна считать правдой, а «Огонь…» — промахом, поворотом не туда.

Ошибка здесь не в том, каким получился фильм, а в том, что его вообще сняли.  Лору показали живой, наполнили сияющее ничто — обычным человеком, довольно заурядным при всей порочности. Лора оказалась вульгарна, и не только внешне. Она, если можно так выразиться, глубоко нормальная девушка, с тем отличием, что не имеет внутренних запретов, а если чего-то хочет, просто идёт и делает: хочет трахаться — трахается, хочет послать нежеланного любовника — посылает, хочет спасти Донну — спасает.

Кстати, это смешно, но я весь фильм не могла отделаться от мысли, что Лора на самом деле русская — она выглядит, как девушка из российской глубинки 2000-х: простое лицо с округлыми чертами, ясный взгляд, искусственный желтый блонд, тщательно налаченный начёс, формы крепкого 44-го размера, мини в сочетании с вырезом и каблуками. Стиль, знаете ли, не врёт. Но дело всё-таки не в заурядности Лоры, а в том, что её показали живой — и близко, именно в этом сокращении дистанции. За семейным ужином Палмеров мы видим не черно-золотой призрак, а милую простушку, и другому взгляду тут неоткуда взяться  — это быт и его оптика.

Похожий эффект, правда, с совершенно другим результатом, можно наблюдать в «Коллекционере» Фаулза, когда слово предоставляется Миранде, и на месте неземного существа оказывается довольно милая, с художественными амбициями, но всё-таки мещаночка. Миранду никто не обличает, не разоблачает; достаточно её собственных слов, и всё становится понятно. Воздушным эльфом она была только для влюблённого взгляда Фердинанда-Калибана (и то недолго), но здесь нет ничьего заблуждения; именно соединение двух непохожих версий реальности делает роман глубоко правдивым.

«Огонь, иди со мной» — совсем другая история, и роковой просчёт здесь в полностью, увы, реализованном намерении всё-всё объяснить. Что можно сделать, чтобы лишить смерть Лоры даже той таинственности, которой окружена смерть любого человека? Правильно — полностью и подробно её показать, низведя до простой всё-таки уголовщины, пошлой и страшной, но совсем не редкой в том, что принято считать реальной жизнью. И ловишь себя на подлой мысли — а чего, собственно, так испугалась Ронетт: связали, чуть не убили, но всё-таки в  чудовищной жизни проститутки это — «ну, ужас».

Зритель должен поверить, что Боб так невыносимо страшен? Нет, не верю. Люди страшнее. Подробный, добросовестный рассказ об убийстве лишает его красивой значительности, и вместо вопросов философских — что есть смерть? куда идём? — возникают ёрнические: где Лиланд взял такой рулон полиэтилена, он же без него приехал? Да ещё и скотч? Заранее, что ли, припас? А если ещё представить сам процесс: вот он, Боб в теле Лиланда, заворачивает Лору, обматывает — а скотч он чем отрезает, ножницы-то взял, или зубами?

Но настоящее преступление против вкуса — это появление в Чёрном вигваме, рядом с Лорой и Купером, сияющего ангела. Понятно, что фанаты простят и это, но зачем так? В качестве толкования просится — и транслируется — настырная символичность, но у меня другая версия. Это обнаруженная пошлость героини выплеснулась наконец; потому что как ни зашнуровывай крепко сбитую девицу в изящный корсет, когда-нибудь ей станет невмоготу и захочется расшнуроваться.

Гламур, очарование, значительность как черты имиджа — прямо пропорциональны дистанции между дивой и зрителем. Очень хорошо и на разных примерах это описано в книге Вирджинии Пострел Power of Glamour. Выдающиеся качества, которые у человека и правда могут быть, тут ни при чем — любят не за них; настоящая любовь тоже ни при чем — можно знать человека как облупленного и любить его со всем его храпом и пристрастием к пельменям.

Если мы говорим об имидже как сознательной конструкции — несказанное и непоказанное гораздо важнее видимой части. Хотите значительности — не договаривайте. Хотите быть богиней — носите черное и длинное, молчите и сдержанно улыбайтесь. Рот лучше не открывать. Не потому что скажете глупость, а потому что объяснения губят. На несказанном целиком основано обаяние фамм-фаталей и бэдбоев; на самом деле за звериным эгоизмом нет ничего, кроме звериного эгоизма, но ведь так хочется верить, что там на самом деле красивый бунт против системы и/или презренной толпы.

И в историях хороша бывает несказанная часть. Я помню, как в детстве читала рассказа Рэя Бредбери «Превращение», о том, как человек сначала покрылся какой-то коростой, а потом вылупился из этой скорлупы с виду таким же, как был; окружающие думали, что он станет каким-то необыкновенным существом, и были разочарованы. Заканчивается рассказ тем, что герой без объяснений просто взмывает в небо. И как бы всё на этом. Я помню свой детский гнев и обиду на писателя — а дальше? дальше-то что? Но теперь понимаю, что Бредбери всё сделал правильно.

Фото обложки.