robotesse

«11/22/63», который я выбрала с полки «Медузы» на «Букмейте», чуть было не потеснил «Долгую прогулку» с первого места моего личного хит-парада кинговских романов. Но всё-таки этого не произошло. То есть не то что роман плохой — нет, конечно. В товарном смысле он просто отличный, продаётся бойко, отзывы идут какие надо, сериал сняли — всё норм. Пока читаешь, оторваться трудно; чего у Кинга не отнять, так это умения построить иллюзию многовариантности — при, в общем-то, довольно несвежей сюжетной основе и понятных выходах. Ясно, что кончится всё мудрым выводом «пусть будет как будет», но как герой к нему придёт? Вот сейчас — добежит, не добежит? Выкрутится, нет? Занимательность настоящего момента здесь гораздо сильнее — и гораздо важнее — того, чем всё кончится.  И развязка разочаровывает так, что (увы) отчасти обесценивает написанное ранее.

Лучшее, что можно сделать с этой книгой — это ценить в ней те куски, которые написаны хорошо. Дело в том, что «11/22/63» — роман довольно неровный: на фоне абсолютно картонного зомби-апокалипсиса в конце и финала, приделанного просто на отвали, чтобы свести концы сюжета с концами, — ещё лучше кажутся очень живые и прикольные первые сцены 1958 года. Кинг явно любит этот период и на самом деле не прочь бы в нём пожить, это заметно по чувственным, абсолютно телесным описаниям быта: тут вам и рутбир, и вкусная еда, и добротная одежда, и прекрасные автомобили, и женщины, одетые как женщины, и более степенный жизненный уклад. Прав мудрый Йодзи Ямамото: в том, что вы делаете, важна не оригинальность, а подлинная страсть.

Фигня в том, что Кинг — мещанин. Обыватель. Это, с одной стороны, важная составляющая его успеха — иначе бы у него было намного меньше читателей. С другой стороны, мещанство и пошлость, в ранних вещах едва намечавшиеся, с возрастом усилились и обрели над Кингом настоящую власть, он уже этого не контролирует. Читаешь последние слова умирающей возлюбленной главного героя (естественно, у неё должны быть последние слова, умереть молча она не может): «Как мы танцевали!» Он вот это серьёзно? Только что была живая тётка, симпатичная и неуклюжая, и тут автор такой раз — пусть умрёт красиво. Ну зачем? Или In the Mood, звучащая каждый раз, когда требуется — её знают все, эта музыка гарантированно отправляет читателя в условное ретро, но что в этом выборе личного? Даже если очень постараться, трудно выбрать из «старинного времени» что-то более затасканное.

Ну и финал, конечно. Из благородного вершителя судеб и борца с мировым злом герой превращается в премудрого пескаря; побеждает обывательская мудрость — не рыпайся, ничего не меняй, а то будет хуже. Кого надо, того и убили. Так обыватель читает криминальную хронику: окровавленный молоток и брызнувшие на диван мозги — это не у него, это, слава богу, у других.

***

А то можно почитать дневники Корнея Чуковского. Как и в книге Катаева «Алмазный мой венец», здесь собрано множество живых сиюминутных впечатлений, случайных и неслучайных человеческих черт — тех людей, которых со школы представляешь себе исключительно в бронзе и в граните. Илья Репин, с которым Чуковский был очень дружен. Или Максим Горький (я пока в самом начале, и пока именно этот случай — любимый).

«30 марта. Чествование Горького во «Всемирной литературе».  <…> Говорились ему пошлости. Особенно отличилась типография: «Вы — авангард революции и нашей типографии»… «Вы — поэт униженных и оскорбленных». <…> Горький встал и ответил не по-юбилейному, а просто и очень хорошо: «Конечно, вы преувеличиваете… Но вот что я хочу сказать: в России так повелось, что человек с двадцати лет проповедует, а думать начинает в сорок или этак и тридцать пять (т. е. что теперь он не написал бы ни „Челкаша“, ни „Сокола“). Что делать, но это так!»

Как в том анекдоте: «Помнишь, Вася, как Зимний брали? — Да, погорячились».

***

Продолжая тему анекдота. Сегодняшний случай на си-пи-эме привел меня в грустное настроение, и я решила написать об этом на фейсбуке, добавив цитату из Пелевина.

«Андрей остановился на освещенной площадке перед тамбуром, поставил ногу на треугольную крышку мусорного бака, прислонился плечом к окну и стал читать тот лист, которому предстояло покинуть книгу следующим:

«советовал мне преподобный Шри Бававсенаху, я задал себе этот вопрос. Ответ пришел почти сразу — сколько я себя помню, больше всего в жизни я люблю подолгу стоять у открытого окна в коридоре, поставив ногу на треугольную крышку мусорного бака, высунув наружу локти и глядя на несущуюся мимо стену джунглей. Иногда приходится прижиматься плечом к стеклу, пропуская идущих в тамбур, и тогда я вспоминаю, что стою у окна мчащегося по Индии вагона, а все остальное время даже не очень понятно, что происходит и с кем».

Я всю жизнь считала этого самого Шри Бававсенаху выдумкой в духе «Дайте мне, пожалуйста, ещё один огурец», пелевинской шуткой, основанной на созвучии — но пошла в гугль за точной цитатой (перепечатывать было лень), и наткнулась на книгу этого чувака — «Путь левой руки в Тантре», и поняла, что автор-то абсолютно реален. Один раз я уже так попадала впросак, когда первое время держала Цао Сюэциня за персонажа Борхеса. Но это можно понять: «Сон в Красном тереме» у нас не так популярен, как в Китае, да и Борхес тот ещё мистификатор и любитель придумывать авторов. А с философом прямо и смех, и грех.

Проверяйте источники, и всё будет хорошо.

Картинка отсюда.