robotesse

Платье-сорочка в 10 вариантах: отличается длина, силуэт, детали. Высокое — без компромиссов — качество ткани. Интересные конструктивные находки. Выбранная с любовью фурнитура — да, у нас есть с перламутровыми пуговицами. Цена, как у платья на маркете. Имя на бирке похоже на заглавие бульварного романа: многозначительное, мистически-порочное и демонстративно ничего не означающее. А за этим именем — два профессионала моды: Елена Супрун и Андрей Аболенкин.

Venus Diablo — один из самых интересных для меня модных проектов последнего времени; марка локальная, крошечная, с распространением пока только через «Фейсбук», при этом качество вещей и личности основателей делают её особенной, а соответствие духу времени и потребностям людей — одной в ряду, я думаю, многих.

Одно время популярны были разговоры о том, что индустрии моды в России нет. Сейчас её нет по-прежнему, но уже настолько не до этого, что разговоры поутихли, а на выжженной земле стали появляться артизанальные росточки — крошечные марки одежды, украшений, аксессуаров. Обуви иногда. Они разные, и часто дизайном начинают заниматься стилисты, фотографы, блогеры. Системы пока нет — ни производства, ни продаж, ни фига; каждая марка устраивается сама, как умеет, и есть некоторая надежда, что со временем это сложится в систему. А пока мы можем  наблюдать начало этого процесса и задавать вопросы.

Фоторепортаж из мастерской Елены Супрун делал Нестор; в этот раз у него получился вообще какой-то журнал «Птюч», хотя Нестора тогда, по-моему, даже на свете не было. Особенно мило эти фотки выглядят рядом с обсуждением элегантности: чистая «Госпожа Бовари».

В самих сорочках — крой я не комментирую, он крут и это видно на фото — больше всего меня покорило ощущение какой-то надежности, что ли, без перебора с жесткостью и крахмальностью воротничка. Они хорошо сделаны — и дико комфортны. Им подходит слово bold. Но это субъективное; а вот послушаем создателей.

Расскажите, как появилась эта линия.

А. Состоялся у нас с Леной необычный разговор, когда мы сидели на кухне ужинали. Лена мне сказала: я тут твоё интервью прочитала, ты говоришь про четкость, про внятность – это всё, конечно, хорошо. А что конкретно нужно делать? Какие это вещи? А у меня на тот момент была странная ситуация в жизни: я согласился быть креативным директором марки, которая на тот момент задумывалась, но так и не случилась. И поскольку было много разработок, я дал абсолютно конкретный ответ: если сейчас что-то делать, то – платье-сорочку. Это вещь, которая отвечает всем современным требованиям: у неё очень хорошая экономика, её можно производить в каких угодно вариациях, она на всех садится, каждый может найти своё. На это Лена мне ответила, что она думает о сорочках уже год. И если посмотреть, у Лены в каждой коллекции есть вариант сорочки, ее коронной вещи. И вот от этого совпадения, которого ни она, ни я не ожидали –

Е. Родился наш тандем. Андрей говорит: давай запустим линию! Я: давай запустим прямо завтра! И мы сели – сразу начали рисовать эскизы; запустили линию буквально за неделю. Сначала я придумываю модель, создаю крой, потом делаю макет, и потом мы уже смотрим с Андреем, насколько этот макет нужно переделать. Андрей говорил: так, здесь мы делаем клин, манжет я хочу такой. Я: давай сделаем, как ты хочешь, и посмотрим реакцию публики. Реакция публики оказалась замечательная, и мы запустили линию из 10 предметов. Первые образцы делали на манекенах, потом сорочки стали мерить наши подружки, и мы слушали их замечания.

А. Единственное, что я Лене иногда говорю: это слишком изящно, Михална. Дело в том, что у Лены есть совершенно четкое понимание того, что является желанной вещью – вещь должна отвечать критериям красоты. Она должна украшать. Это её дизайнерский опыт, это то, что отличает Супрун – она делает вещь, которая украшает клиентку, делает из неё цветок. А сейчас, на мой взгляд, это не всегда нужно: люди ждут четкости и внятности, чтобы они сами могли с вещью как стилисты разобраться. Нужно давать им возможность самим привнести в вещь украшение. Если я говорю «слишком изящно» — это значит, мы что-то из исторического арсенала пытаемся туда включить.

Л. Я пробую разные конструкции; они в технологии непростые, и портнихи, конечно, немножко воют. А мне очень нравится делать такие вещи. Сейчас я придумала такой рукав, который вообще – произведение искусства. У меня поперло творчество с этими сорочками. Андрей против, он говорит: давай усовершенствуем модели, которые у нас уже есть. Я говорю: хорошо. И сейчас мы думаем в воротничок вставить шелковый шнурок.

А. Чтобы обеспечить четкую посадку по ростку, чтобы вещь никуда не двигалась.

Е. Ещё я буду искать пуговицы, чтобы они отличались от других. Сейчас у нас просто перламутровые пуговицы, а я буду искать особые.

А. Сейчас мы используем тоже особые перламутровые пуговицы, с 6-ю глазками.

Е. Их можно пришивать по-разному, разными нитками, представляете, сколько вариантов.

А. Мне кажется, именно это является сейчас свободой в интерпретации модели: не в декоре, а именно в том, чтобы показать, что с вещью работали, над ней думали, она любима авторами, что в неё вложена эмоция и она не на один сезон – мне кажется, сейчас люди именно на это хорошо реагируют. И они реагируют даже дистанционно, потому что у нас хорошие отклики из Петербурга, из Парижа; люди заказывают вещи без примерки.

Е. В первый же день мы отослали вещи в Париж, в Нью-Йорк, в Петербург; только выставили коллекцию, и люди сразу сделали заказ. Были восторженные отклики при получении, одна девочка написала: «Рубашка именно такая, как я себе в мечтах представляла».

Они действительно выглядят точно как на фото.

Е. Сегодня мы разговаривали с хорошими портными; привезли им свои образцы и сказали, что хотим вещи, которые полностью совпадают с образцами по качеству. А портные с большим стажем, и они сказали, что удивлены, как интересно сделаны рубашки, и что они с большим интересом примутся за работу. Нам было приятно; посмотрим, как они сделают.

Вы только через «Фейсбук» будете распространяться? Или сделаете сайт, интернет-магазин?

А. Собственный интернет-магазин – определенно нет.

Е. Уже 2 магазина заинтересовались нашими рубашками, но пока об этом говорить рано, потому что, чтобы иметь дело с магазинами, нужно иметь размерный ряд. Эта история с сорочками только началась, мы 10 дней как запустились. Мы не можем любому магазину сказать: хотим сотрудничать, нам не с чем.

А. Кроме того, сейчас идет накопление моделей, и мы решаем, какие усовершенствовать, а какие оставить в архиве. Пока же у Лены все конструкции выходят, как живые – лаконичные, сбалансированные и универсальные.

Е. Может быть еще работа под заказ. Иногда говорят: сделайте вот так, но чуть-чуть по-другому, и это уже совершенно другая работа. Я должна клиента замерить, он должен приехать на примерку два раза; нужно делать конструкцию на клиента, то есть я должна вызвать конструктора, он потратит своё время и деньги; цена увеличивается в 2 – 2,5 раза.

А. Это неинтересно никому.

Е. Если клиент хочет – конечно, но мне это неинтересно, к тому же забирает много моего времени.

Как вы думаете, дальше будут появиться маленькие марки, как у вас? Насколько это – тенденция?

А. На мой взгляд, будущее за марками монопродукта. За марками, которые обслуживают очень локальный рынок, а не стараются покрыть собою все. Гибкими по производству, в контакте с потребителем. Мы обследовали большое количество производств, и понимаем, что в каждой нашей вещи, какой бы простой она ни казалась, есть как минимум 7 мест, где производство может напортачить. А качество тут очень важно. И следить за каждым из этих 7 мест в 10 моделях, по нескольким производствам – мы с Супрун оставим всё здоровье. Поэтому мы понимаем, что есть тиражный потолок, после которого надо приглашать инвестора и заводить собственное производство со своим штатом, что – другой риск и другой бизнес, который нам не очень интересен.

Е. Мы два свободных художника, и мы хотим свободно передвигаться по миру. Когда у тебя производство, ты к нему привязан.

А. На тебе люди, которых тебе надо кормить, как Капитолийской волчице – 16 сиськами.

Е. А когда ты шьешь 20 рубашек в неделю, ты на это можешь худо-бедно существовать и путешествовать. Собственно, задача такая; у нас нет задачи создать большой бренд, работаем в удовольствие. А еще удовольствие дать людям возможность получить за нормальные деньги настоящую вещь без компромиссов по качеству, сейчас многие такой возможности лишились.

А. Вообще, создание большой марки, когда есть бренд, и к этому бренду привязаны какие-то картинки, символы – задача устаревшая. У той линии, что мы с Леной делаем, есть узнаваемость в современном смысле: мы берем мужскую четкость и показываем, как она сочетается с женской элегантностью.

Е. И потом люди будут спрашивать – где купить приличную рубашку? «У них». Поэтому мы думали расширить ряд до 18 моделей, но Андрей прав, что нельзя делать много, люди начинают метаться.

А. Что происходит уже при 10 моделях. Я уверен, что эти микролинии, где не очень сильное – давайте называть вещи своими именами – авторское присутствие, сейчас нужны. Никто не пытается сказать, что это вещи, которые являются Еленой Супрун, или Андреем Аболенкиным; это просто наш профессиональный взгляд на этот предмет на сегодняшний момент. Сейчас мы уверены, что этот предмет востребован, что выполнять его нужно именно так. Тут больше дизайна, который решает конкретные проблемы и этим делает мир лучше, чем моды и самовыражения. Уж этого добра сейчас везде, хоть отбавляй.

А элегантность не устарела?

А. Слово, быть может, поистасканное.

Е. Ну почему, Андрюш. Элегантность, мне кажется, всегда есть, почему она истасканная? Красивое слово.

А. Согласен, нет, не устарела.

Где живые примеры? Кроме, конечно, ваших вещей.

А. Без неожиданностей: Стелла и Селин, Акне из молодежных. Лично мне очень нравится Дуро Олову по цветам, а Изабель Толедо я считаю иконой скульптурной лаконичности.

Е. Мне очень нравится то, что делал Валентино.

А. Сейчас новая команда Валентино делает очень многие вещи, которые отвечают не стилю, а взгляду Валентино на элегантность. Я вижу в каждой коллекции этого дуэта вещи – с одной стороны, итальянистые, дизайн в них представлен очень плотно и выпукло, но с другой стороны, я понимаю, что это сделано элегантно, без перебора. И Селин – это современная элегантность.
Вообще, само понятие элегантности изменилось. На выставке Филипа Трейси у меня словно переключился тумблер; я подумал: отправить бы все эти вещи в запасник лет на 25. Они до такой степени в отрыве от человека и от времени, у них настолько холодная, просчитанная, оторванная от реальности красота, особенно в этой музейной подаче – что никакого эмоционального отклика они не вызывают. Вот это – устаревшая элегантность. Или, скажем, Чарльз Джеймс – то, что он делал, считалось пределом элегантности. А сейчас эти жестокие старания выглядят немного вульгарно.

Е. Ну, не вульгарно. Но это устарело уже; satin, который был в моде в 50-е, из которого делали платья и Живанши, и Диор – он был стоячий, из него было можно что угодно лепить, тогда это было дико модно.

А. И под ним ещё страшная инженерная конструкция.

Е. Но та элегантность, которую ты видишь на фотографиях 50-х годов – настоящая, потому что продумано всё. Это же не так, как сейчас в модных съёмках. Элегантные непрактичные вещи сейчас никому не нужны, в них некуда ходить. Сейчас ждут, что вещи будут не создавать сложности, а проблемы решать и давать свободу, как мы стараемся делать.

А. Они были элегантными, потому что отражали тогдашнее представление о том, как нужно выглядеть женщине, вот какую задачу они решали – соответствие ожиданиям. Современные упрощенные вещи тоже это отражают. Для меня элегантность – это уместность. Тогда уместность была такая, что женщины переодевались по 6 раз, и четко знали, куда что надеть. Сейчас они тоже знают, что надеть, и в этом элегантность умения – прийти в таком виде, что ты не выглядишь ряженой или неодетой; вот в этом элегантность – в уважении к другим, к себе, к обстановке.

Что скажете про последние кампании Gucci – веселый треш, снятый на мыльницу? Мусорная эстетика, собранная из очень дорогих вещей – это мгновенный всплеск, или это пришло надолго?

А. Я думаю, этот подход надолго, и он объясняется одной-единственной вещью: Микеле не дизайнер, он стилист. Это человек, который сам стилизует свои показы, чего дизайнер, на мой взгляд, не должен позволять себе никогда. Ты сделал вещи, ты рассказал своё видение; теперь тебе нужно отойти, чтобы посмотреть, что сделают люди, которым ты доверяешь по работе. Ты берешь специалиста, который видит и знает подиум, ты должен позволить ему работать. Если ты сам лезешь в чужую работу, в стилизацию, это, на мой взгляд, показатель, что ты не очень профессионально относишься к своему делу. У нового поколения креативных директоров это происходит потому что они вынуждены думать картинками. Но это скоро изменится.
И поэтому задача у нашей линии – чтобы варианты использования сорочек были самыми разными, нельзя навязывать. Навязывать образ – это несовременно. Поэтому даже разные размеры одной и той же модели на одном человеке допускают разные варианты стилизации.

Е. Мы сняли лукбук на худых моделях, а наши основные клиенты размера 50, и они себя в этом увидели. При этом у девочек на съемках рост различался на 15 сантиметров и фигуры были очень разные, но на них один и тот же размер сидел.

Кстати, как вы думаете, модный – это обязательно худой? Сегодня вышла Барби Curvy, с бедрами, с задницей. Вообще, очень много движений в сторону plus size. Насколько это надолго?

А. Мы не можем ничего по этому поводу сказать, потому что мы работаем не с модой. Мы работаем с очень конкретными вещами. Наша задача – не оценивать образы, а делать так, чтобы максимально большое количество клиенток могли эти вещи применить, и чтобы эти вещи их не испортили, а помогали в жизни.

Нестор. По поводу журналов: то, что происходит с модными съёмками сейчас – как вы считаете, это мусор, прогресс, регресс, или просто данность?

Е. Я думаю, это просто данность, и только сейчас. В журналах 20-30-х была очень простая съёмка, но женщины сидели на моде, как на игле.

А. Это был способ социализации, если ты не в моде – ты никто, ты вне социума.

Е. Мужья тратили на гардероб жен большие суммы; женщины могли себе позволить переодеваться по 6 раз в день, мода была способом жить для женщины. Сейчас так все поменялось, и журналы, и подход к съёмкам. Раньше было много хороших портных, моде и одежде уделялось большое внимание.

А. Часто, идет тебе конкретно тренд сезона или нет – никого не волновало. Нужно было ему соответствовать, это было важнее. Особенно после войны, в 50-е, это было очень жестко.

Е. Сейчас очень много людей при моде, мир быстрый стал, он быстро меняется. Какие-то вещи остаются. Элегантность ушла, но она вернется, когда в стране всё восстановится.

Правда? Вы действительно так считаете?

Е. Всё зависит от экономической ситуации в стране. Сейчас во всем мире ситуация не очень; но как только люди начинают хорошо зарабатывать и жить, у них появляется потребность в вечеринках, нарядах, поездках за границу. Когда ты думаешь, как тебе заработать тысячу рублей на еду, тебе не до этого.
Мы запустили эту линию, потому что никому не нужен кутюр. Нет сейчас такого – что люди приходят: «Нам нужны костюмы для вечеринки в стиле20-х годов», и когда вернется, никто не знает.

А. Михална, не размывай интервью.

Нестор. А что у вас было табуировано? У вас же было представление о том, что вы хотите – и, например, не хотите видеть?

Е. У меня не было. Мне хотелось необыкновенного в крое, с таким подвывертом.

Нестор. Чтобы вещь не была обычной?

А. Обычной. Но полюбленной, чтобы были видны трудозатраты автора. Лаконичной, но без компромиссов по качеству. Наше авторское видение – в том, чтобы показать чувственность четких мужских вещей на женщине, без андрогинности. Сорочка – это предмет из мужского гардероба; её можно представить как чехол от «Запорожца», или сделать полностью из гипюра; и то, и другое – не близкие нам способы. Наше видение – это Кэтрин Хепберн, которая носила мужские костюмы и была образцом элегантности. Элегантность в ней была женственной, она соединяла мужские сарториальные идеи с очень женственной подачей – это идеальный баланс.

Фото — Нестор Ротсен.